о чем книга роксолана
Роксолана (Назарук)
В горячий летний вечер 1518 года купец ехал женить своего сына Стефана на дочери священника, красавице Насте. Родители жениха были не рады небогатым родственникам, а тем не нравился жених — «лавочник», но молодые любили друг друга, и родным пришлось смириться.
Перед свадьбой Настя обратилась к гадалке, чтобы та погадала ей на будущее. Молодая цыганка нагадала, что будет две свадьбы и один человек в жемчугах и шелках, с руками в крови.
Во время венчания на церковь налетели татары, побили и сожгли всех, а Настю и Стефана взяли в плен. Утром татарский обоз двинулся на восток. Девушек держали отдельно, тех, кто не мог идти, везли на подводе, больных мужчин убивали. Настенька шла и молилась. Среди пленниц она казалась самой спокойной, поэтому стража говорила о ней: «Хуррем!» — «спокойная».
Девушка не могла есть татарские блюда из муки и лошадиной крови, поэтому быстро ослабла. Её высекли плетьми и бросили на телегу. Настя думала, что если бы послушалась матери и ушла в монахини, то её не постигла бы такая судьба — татары не трогают «невест Бога».
Ночью на татарский обоз напали казаки. Им удалось отбить пленных мужчин, многие из которых при этом погибли.
Наконец татарский обоз с оставшимися пленниками дошёл до Крыма. Настенька впервые увидела море. На следующий день в лагерь стали приходить купцы, присматриваться к «живому товару».
Девушку выкупил старый турок, купец Ибрагим, со своим армянским компаньоном. Они увидели необычайную красоту Насти и решили подкормить её, дать отдохнуть, а потом продать богатому господину в Кафе, где за день продавалось до 30000 невольников и невольниц. Некоторых невольников выкупали отцы тринитарии из местной христианской церкви.
Ибрагим и армянин сдали Настю в специальную школу для невольниц, где девушку вымыли и красиво одели. «Опекуны» даже не узнали её сначала и остались очень довольны результатом.
Среди невольниц были и украинки. Настя присоседилась к ним, повеселела. Девушки рассказали ей о невольничьей жизни. Тех, кто имеет красную ленту, сразу не продают, и иногда они успевают дождаться родственников с выкупом. За непослушание здесь бьют. Некрасивых девушек покупают для чёрной работы, а красавиц учат считать, читать и писать по-турецки, чтобы продать в гарем какого-нибудь богача.
Настенька решила хорошо учиться — в этом, возможно, было её спасение. Она расспрашивала обо всём учителей и товарок, жадно рвалась к знаниям. Кроме грамоты, девушек учили, как вести себя с мужчинами — молодыми и старыми.
Настенька заметила разницу между учителями. Абдуллага верил только в Аллаха и султана. Этот добрый, приятный человек напоминал вола в упряжке, что ходит по кругу. Итальянец Риччи ценил силу человеческой мысли, изобретательности и труда, оптимизма. Особенно девушку поразил рассказ учителя о том, что на Западе женщины занимаются и торговлей, и наукой, и даже государственными делами. Настенька чувствовала, что учитель не зря так подробно рассказывает ей о заговорах, интригах великих — это имело какую-то тайную цель. И действительно, однажды Риччи предложил ей бежать с ним на Запад. Она была поражена и смогла сказать только, что подумает.
Тем временем жених Стефан собрал выкуп, приехал с польским посольством в Кафу, но Настеньку найти не смог.
Прошло два года. Однажды из окна своей комнаты Настя увидела турецкие галеры и услышала крики. Умер старый султан, и на престол вступает молодой Сулейман, который, по предсказаниям, будет величайшим из султанов. Было пророчество и о его жене — чужачке с большим умом и большой гордостью, что принесёт много добра и много бед во все земли Халифа.
Всех девушек из школы повезли на рынок в Царьград. Подруг Насти продавали одну за другой, и она со слезами прощалась с ними. Наконец, ощупав как вещь, купили и Настеньку. Чёрные слуги привели её в богатый дом. Оказалось, что попала она служанкой в гарем самого султана.
Настеньку выбрала себе одна из одалисок султана, и уже на второй день та начала познавать жизнь большого гарема, его обычаи, зависть, интриги и ненависть. Султанские женщины, одалиски и служанки говорили только о молодом Сулеймане. Насти всё это быстро надоело. Она любила гулять по весеннему саду, наполненному благоуханием разноцветных цветов. Вскоре девушка приучилась ко всякой работы и даже к тихому, бесцельному сидению в прихожей своей госпожи.
Однажды вечером великий визирь сообщил Настиной госпоже, что её посетит султан. Одалиска оживилась, надела лучшие одежды, украшения, окропилась дорогими благовониями. Слугам приказали стоять у дверей и не смотреть в глаза султану, когда тот пройдёт мимо. Насте было интересно увидеть человека, перед которым дрожали даже дикие татарские орды, что уничтожали её край. Сердце девушки беспокойно забилось. Она скромно встала у двери и взглянула на султана лишь раз. А он остановился, долго на неё смотрел, а потом приказал идти за ним. Настенька ушла, сопровождаемая злыми взглядами своей госпожи и завистью других наложниц.
Сулейман оказался стройным, высоким мужчиной с чёрными блестящими глазами, матово-бледным лицом, орлиным носом и тонкими губами. В его взгляде светились спокойствие и разум.
Султан заметил испуг Насти и сказал, что теперь она не должна возвращаться к своей госпожи — она сама станет госпожой. Настенька осмелилась сказать, что Коран запрещает мусульманам спать с невольницами против их воли. Сулейман удивился, что невольница хорошо знает Коран и не боится говорить ему такие вещи. Он начал расспрашивать Настеньку, кто она и откуда, а затем предложил стать его одалискою, но девушка сказала, что отдаваться можно только любимому.
Снова удивился султан, ведь любая девушка из его империи сочла бы это за счастье и не посмела бы отказать, а тут какая-то чужестранка, рабыня… Чем же он может ей понравиться? Девушка ответила, что ей понравиться только мужчина, который не думает, что имеет право делать с ней, что захочет. Сулейманом завладели гнев и любопытство. Он сказал, что может взять её в гарем как невольницу. «Тогда ты получишь только служанку», — ответила Настенька. Султан предложил ей власть над его дворцом, но она ответила, что хочет власти над всеми его землями. Сулейман был поражён и заинтригованный, а Настенька почувствовала, что начала первый бой с могущественным султаном.
После неожиданного знакомства с властелином Востока Настя возвратилась в гарем и почувствовала на себе любопытные, завистливые и полные ненависти взгляды. Теперь ей кланялись не только слуги, но и господа. Великий визирь лично поселил её в новых, красиво убранных комнатах, угадывая при этом каждую мысль смущённой девушки.
Утром Насте показалось, что всё произошедшее — лишь сон. Но затем девушка увидела прекрасные комнаты, одежду, духи, своих служанок. Султан тоже встал с мыслью о чужачке-невольнице. Она напоминала ему мать, единственную женщину в мире, которая решалась говорить ему правду в глаза, быть и ласковой, и твёрдой одновременно.
Сулейман не знал, что делать, ведь чужестранка — христианка. Он решил посоветоваться с учёным Мугеддином. Тот предложил обратиться к монаху, который принял магометанство, чтобы он уговорил прекрасную чужачку принять веру Магомета.
Бывший отец Иоанн рассказал Насте о Матери Божией Вратарнице, изображённой на Иверской иконе, которая хранится на святом Афоне. По легенде, Вратарница ходит босиком по камням и прощает людей, которые покаялись. Девушка спросила, все ли грехи прощаются. Бывший монах ответил, что все, кроме греха против мужа. Тогда Настя сказала, что это — грех против одного человека, а как же тогда можно простить грех против целого народа, против веры. И решила ехать сама к Матери Божьей Вратарнице спросить совета, хотя женщин издавна не пускали на святой Афон.
Султан уже знал о желании Насти Хуррем, но подумал, что не будет его удовлетворять. Когда он пришёл к ней, то был поражён её красотой и спокойным достоинством. Девушка всё больше напоминала ему мать. Султану показалось, что слуги кланяются больше ей, чем ему, властителю трёх миров.
Они вышли в тихий парк. Молодая Эль Хуррем поняла, что именно сейчас решается, останется ли она пленницей или станет самой могущественной царицей мира. Султан спросил, что бы сделала Хуррем, если бы стала обладательницей всех его земель. Настя ответила, что построила 6ы кухню для бедных, больницу, баню, школу, библиотеку, караван-сарай для путников и чужаков. Сулейман изумился уму девушки, достойному султанши, её доброму сердцу.
Таких разговоров султан не вёл ни с одной из женщин, и это его интриговало. Хуррем вспомнила свой первый разговор с султаном о том, что она хочет все его владения, и е стало стыдно. Сулейман же хотел что-то сделать для Насти и разрешил ей ехать куда угодно, при условии, что она вернётся. Молодая рабыня понимала, на какую жертву он идёт, и отказывалась, а султан настаивал.
Обоих захватила волна любви и счастья. Они побежали на берег моря и попросили у рыбаков пищи. Никогда ещё султан не завтракал так, как сегодня, со своей возлюбленной. Когда Сулейман спросил Настеньку, какой подарок она хотела бы получить завтра, та попросила, чтобы во дворец привезли её учителя Абдуллага, который мог бы её ещё многому научить.
А в это время бывшие владельцы Насти хотели с ней увидеться, чтобы получить полезную для себя информацию, но их выгнали из дворца, сказав, что скоро свадьба падишаха с Роксоляной Хуррем. Узнав, что султан велел разыскать учителя Абллага, купец Ибрагим сперва испугался и хотел бежать от возможного гнева султана, но потом решил пойти во дворец и сказать, где Абдуллаг.
Утром султанские галеры с Настей и Сулейманом на борту прибыли на Святую гору. Настенька услышала колокола, увидела деревья, которые напомнили ей родную землю. Настя встретила монаха-отступника, который представил её как любимого сына султана, и выяснила, что в монастыре не знают о его отступничество. Девушка любовалась красотой Афонской горы, расспрашивала, кто основал на ней святую обитель. Старец рассказал легенду о Божией Матери Вратарнице, и в Насте пробудились странные чувства. Она спросила, почему турки имеют власть во многих землях, а христиане — нет. Старец ответил, что у христиан не было верности, и никто из них не сопротивлялся злым поступкам.
Вечером они прибыли в Иверскую обитель на другом склоне горы. Заночевали в кельях. Настя почувствовала, как её сердцем овладевает любовь к Сулейману. Она не выдержала, вышла на двор. Насте хотелось побыть ближе к иконе, хоть и ждала она каждое мгновение окрика, что женщинам здесь нельзя. Девушка стала молиться, просить советы. Вышел и Сулейман. Дождался, пока Хуррем кончит молитву, и позвал её прогуляться берегом моря.
У Насти в душе боролись любовь и вера. Вдруг подул ветер, идти стало опасно. Султан закутал Настю в свой кафтан и стал молиться. Грянул гром, начался ливень. Настя дрожала от холода, но вернула кафтан Сулейману, чтобы не подвергнуть опасности его здоровье, и чтобы люди не подумали лишнего.
Гарем забеспокоился и воспылал лютой ненавистью, узнав, что султан едет со своей пленницей, которой подарил жемчужную диадему. Вечером Насте подбросили собачку с крестом на спине и надписью: «Твой калым». Сулейман, впервые увидев слёзы Хуррем, пообещал строго наказать обидчиков. Утром наказали двух евнухов и одалиску. Настя пошла к султану, хотя вход в селямлику (мужскую половину) женщинам запрещён, и попросила помиловать трёх своих обидчиков.
Пылая от страсти, Сулейман засыпал Хуррем драгоценностям. Вскоре Настя перестала быть рабыней — султан послал двух учёных известить, что дарит ей волю. В ответ Настя согласилась принять магометанство. Ученые настаивали, чтобы Хуррем приняла обычай закрывать лицо перед чужаками, но девушка возразила, что об этом ничего не говорится в Коране, и подчеркнула, что Коран советует брать только одну жену. Учёные испугались, что Хуррем будет бороться с целым гаремом, посеет смуту в городе и в государстве.
Готовясь к свадьбе, Настенька переживала, правильно ли делает, что меняет веру, но любовь победила все чувства. Свадьба была шумной, с богатыми подарками. Султан отпустил на волу много украинских рабынь, что стало для Насти лучшим подарком.
Прошло время, дервиши объявили, что когда одна из женщин султана родит сына в годовщину обретения Стамбула, то сын будет первым среди детей султанской крови. Именно в этот день Хуррем родила сына и тут же тайком окрестила его.
На праздник обрезания Селима (Стефана, как назвала сына Хуррем) прибыло много почетных гостей. Давали спектакли для народа — показательные бои, танцы на канатах. Продолжалось это три недели. Потом начались приёмы послов, учёных и просителей, которые скоро надоели Хуррем.
Однажды к Насте явился Агмет-баша и потребовал большую сумму денег за то, что сохранит тайну крещения её сына. Хуррем очень испугалась и решила действовать, хотя и не хотела, чтобы на её руках была кровь. Она пошла в зал Совета Большого Дивана, расплакалась и попросила наказать Агмеда-башу и Гассана, которые её оболгали. Тех казнили, даже не выслушав перед смертью.
Предсказание о великой султанше Мисафир сбывались. Эль Хуррем сумела стать единственной женой султана. Сулейман дал ей денег на постройку величественной мечети. Она руководила всем во дворце, даже побывала на кухне.
По пятницам Роксолана выезжала в мечеть в золотой карете, а вдоль её пути стояла в два ряда убогая беднота, прося милостыни. Однажды к ней бросилась бедная женщина. Это была мать Насти. Роксолана взяла её к себе во дворец, расспросила обо всём и была очень рада. Известие о том, что султанша не стала чураться своей убогой матери, увеличило её авторитет в империи.
Тысячи людей обращались к Роксолане за помощью, за справедливостью, и она с помощниками пыталась во всём разобраться. Султан всё больше любил Эль Хуррем, советовался с ней, ни в чём не отказывал.
Вскоре у султанши родились сын Баязед и дочь Мирмаг. Настю постоянно мучила мысль, что по законам османов преемником султана может стать лишь первородный сын от первой жены, то есть Мустафа, а не её сын. Она искала способ обойти этот закон.
Эль Хуррем отправилась в паломничество (хадж) к гробу Пророка, преодолела огромные трудности, показала чудеса выносливости и мужества. В святой пещере она встретила дервиша, который рассказал ей о её будущем. Роксолане предсказали, что первородного сына Мустафу она устранит руками отца с помощью фальшивых писем, Селим станет преемником, а Баязед выступит с мятежом против отца и будет им наказан.
Роксолана. Полная версия легендарной книги
Перейти к аудиокниге
Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли
Эта и ещё 2 книги за 299 ₽
Отзывы 8
Не согласна с предыдущим комментарием. Видимо, читательница не дочитала данную книгу.
Она вначале любила Сулеймана, но поняв, что он убийца тысяч неповинных людей, начинала потихоньку ненавидеть, но Любя, и её любовь и страх за детей своих очень понятен. Очень жаль, что это не выдуманный роман с хеппиендом, и самый добрый сын не стал султаном.
Да, книгу тяжело читать, т.к написана в стиле турецких фраз, где много хвалы и т.д, но надеясь, на достоверность фактов из этой книги, было приятно узнать об истории Османской Империи!
Не согласна с предыдущим комментарием. Видимо, читательница не дочитала данную книгу.
Она вначале любила Сулеймана, но поняв, что он убийца тысяч неповинных людей, начинала потихоньку ненавидеть, но Любя, и её любовь и страх за детей своих очень понятен. Очень жаль, что это не выдуманный роман с хеппиендом, и самый добрый сын не стал султаном.
Да, книгу тяжело читать, т.к написана в стиле турецких фраз, где много хвалы и т.д, но надеясь, на достоверность фактов из этой книги, было приятно узнать об истории Османской Империи!
Здравия Всем. Каждый человек может высказать своё мнение о книге. Я считаю эту книгу Павло Загребельный написал о жестокой судьбе того времени и выразил в страдание девушки одной из тысяч.Фильм я думаю не плохой, не смотрел полностью.Кнага бесподобная. Читать трудно, прочитал эту книгу как минимум 5 раз
Здравия Всем. Каждый человек может высказать своё мнение о книге. Я считаю эту книгу Павло Загребельный написал о жестокой судьбе того времени и выразил в страдание девушки одной из тысяч.Фильм я думаю не плохой, не смотрел полностью.Кнага бесподобная. Читать трудно, прочитал эту книгу как минимум 5 раз
книга в принципе понравилась автор очень подробно повествует о культуре Османской империи и жизни главной героини. Один раз стоит прочитать эту книгу.
книга в принципе понравилась автор очень подробно повествует о культуре Османской империи и жизни главной героини. Один раз стоит прочитать эту книгу.
Книга читается легко. очень зацепила с первых глав.
очень много описания походов, некоторые моменты неинтересно читать
читала уже после просмотра сериала, поэтому было с чем сравнить) история в книге показалась более приятной, очень красивые речевые обороты, вставки стихов, без излишних гаремных драм.
Роксолана здесь образованная, адекватная, живая.
Книга читается легко. очень зацепила с первых глав.
очень много описания походов, некоторые моменты неинтересно читать
читала уже после просмотра сериала, поэтому было с чем сравнить) история в книге показалась более приятной, очень красивые речевые обороты, вставки стихов, без излишних гаремных драм.
Роксолана здесь образованная, адекватная, живая.
Павло Загребельный затронул одну из самых необычных страниц истории, но реализация замысла оказалась слабой. Причина одна: автор не смог ясно и просто выразить чувства персонажей, и пустился в красочное многословие.
Павло Загребельный затронул одну из самых необычных страниц истории, но реализация замысла оказалась слабой. Причина одна: автор не смог ясно и просто выразить чувства персонажей, и пустился в красочное многословие.
Насколько мне понравились герои сериалы, настолько не понравились в книге. Я сейчас не берусь рассуждать о достоверности. Кто может знать что было на самом деле? Даже историки частенько писали то, что им было приказано. Самое главное отличие в том, что сериал для меня это прежде всего гимн любви. Любви, которую как не пытались разрушить, не смогли. Любви, которую прежде всего взращивала Хюррем, не боялась ничего, боялась только потерять Повелителя. А он только в конце жизни своей Хасеки смог в полной мере ощутить и понять силу этой любви. А в книге Хюррем полна ненависти. От начала и до конца. В книге любит султан, оставаясь при этом жестоким, слепым и недальновидным. Поэтому мне ближе идеализирование турков своей истории и главных героев при правлении Сулеймана, чем ненависть украинских и прочих угнетенных народов. Я за такую выдуманную любовь, а не за ненависть.
Роксолана. Полная версия легендарной книги
Перейти к аудиокниге
Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли
© Загребельный П., 2015
© ООО «ТД Алгоритм», 2015
Так и состязались здесь извека два ветра – один с суши, другой с моря – и летели над водами дальше, дальше, в беспредельность.
Кадрига кралась вдоль берега, не решаясь выйти на широкий простор этого переполненного водами исполинских славянских рек моря, непроглядного в глубинах, таинственно-неприступного, черного, как шайтан, Кара Дениз…
Хоча й би синєє море розiграло,
Хоча й би турецький корабель розiрвало…
Нехай щуки їдять руки,
А плотицi – бiле лице,
Нехай нелюб не любує,
Бiле лице не цiлує,
Нехай пiсок очi точить,
Нехай нелюб не волочить…
– Настася! Не береди душу! – стонут полонянки.
Тогда златовласая девчушка заводит такую тоскливую, что и Синам-ага, даже не понимая языка, опускает голову на тонкой морщинистой шее и тяжко задумывается о своих прегрешениях перед Аллахом:
Ой, повiй, вiтроньку, да з-пiд ночi,
Да розкуй мої да руки-нiженьки,
Ой, повiй, вiтроньку, з-пiд темної ночi,
Да на мої ж да на карiї очi…
Горы подступают к самому морю, настороженно высятся над водой. Море заглядывает в темные ущелья, в широкие устья рек и ручьев, в чащи и леса на склонах. Потом долго тянется вдоль берега плоская равнина, образованная тысячелетними выносами мутных рек, на которых древние греки искали когда-то золотое руно.
Тяжелый путь кадриги упирается в суровые горы Анатолии, вздымающиеся высоко под небесами за полосой круглых холмов, песчаных кос и пастбищ. На узких полосках земли пасутся кони, растут какие-то злаки, затем горы подступают к самому морю, острые, скалистые, мертвые, а за ними беспредельный снежный хребет, холодный, как безнадежность; холодом смерти веет от тех снегов, ледяные вихри зарождаются в поднебесье, падают на теплое море, черный дым туч клубится меж горами и водой, алчно тянется к солнцу, солнце испуганно убегает от него дальше и дальше, и на море начинает твориться нечто невообразимое.
Точно змей из страшной детской сказки родился где-то над горным горизонтом, сотканный из призрачного желтого света, припал к поверхности моря, потом круто взмыл в небо, полетел выше, еще выше, закрыл шаровидной головой полнеба и стал лакать из моря свет, жадно и торопливо прогоняя его по своему длиннющему телу в ту шаровидную голову. Бесконечное змеиное тело билось в судорогах от притока света, голова кроваво кипела огнем, а море темнело, темнело, чернота надвигалась на него отовсюду, тяжелая и плотная, только изредка пробивалась несмелым взблеском голубовато-зеленая волна и умирала посреди сплошной черноты, и море становилось как черная кровь.
В тот короткий промежуток времени, наступивший между появлением тревожного мрака и неминуемой бурей, испуг охватил Синам-агу и его прислужников, затрепетали от страха скованные железом пленницы, только галерники выкрикивали после каждого взмаха весел еще более дико и словно бы даже обрадованно, да златовласая пятнадцатилетняя Настася дерзко осмотрелась вокруг и, наверное, впервые за все время плаванья подумала, что, может, и в самом деле броситься бы сейчас с кадриги и утопиться навеки! Потому что, пожалуй, человеку иной раз лучше утонуть, чем мучиться… Если бы она знала, что лучше! Да если бы еще знала, что воды примут ее тело и успокоятся. И успокоятся ли? И выплеснут ли хоть каплю той печали, которая заполняет это море до самых высоких его берегов?
А уже падала на них буря, такая страшная, что море содрогнулось до своих глубочайших глубин, вздыбило свои воды, взревело и загремело.
«И ты увидишь, – бормотал Синам-ага, – что горы, которые ты считал неподвижными, – вот они идут, как идет облако…»
Паруса на кадриге уже давно были сорваны, теперь невольники рубили мачты, и они, падая, раздавили тех, кто, удерживаемый железной цепью, не мог спастись.
Выстрел прогремел с такой силой, что казалось, уже один его звук должен был сбросить белотелую девчушку в море, но девчушка в ярких чужих шелках угрожающе нависала над самым бортом, падая и не падая в босфорскую волну, зато в табуне добрых дельфинов один, пораженный, может, в самое сердце, исчез в глубине, его товарищи ринулись за ним, чтобы спасти, но, бессильные помочь ему, вновь вынырнули и отдалялись от кадриги так же быстро, как незадолго перед этим приближались к ней, а тот, сраженный, убитый и еще не добитый, внезапно всплыл почти у самой кормы, блеснул в прозрачной воде белизной, тяжело перевалился темной спиной через буруны; умирающее животное так и льнуло к деревянному телу кадриги, и гребцы занесли весла, держали их на весу, не опуская в воду, чтобы не задеть дельфина, за которым, точно красное руно, тянулась багровая полоса крови. Дельфин не поспевал за волнообразным движением воды, высовывал спину, поднимал в муке голову, и тогда становилось видно, что есть в нем что-то от человека. Умирал как человек. Беспомощно, мучительно, тяжко. Еще раз блеснул брюхом, перевернулся, навеки исчез в темной глубине и точно звал с собой и к себе всех, кому на поверхности, под солнцем и небом, было тяжело, невыносимо и безнадежно, звал и тех галерников с обритыми головами и почерневшими, как кора на старых деревьях, телами, и женщин-полонянок, и ту пятнадцатилетнюю золотоволосую девчушку, которую Синам-ага в чаянии высокой прибыли готовил к жизни сладкой и роскошной, – но для кого же, для кого? «Не хочу! Не хочу!» – кричало все в ней, а она подавляла тот крик, загоняла его в глубь души, полными слез глазами смотрела уже и не на глубины моря, в которых навеки исчезло доброе морское существо, а на высокие зеленые берега, на птиц, вольно реявших над кадригой, на белые камни суровой крепости, опоясывающей узкий пролив, на толстые железные цепи, которыми запирались турецкие воды, отгораживаясь от свободного морского мира. Гребцы неохотно и не спеша опускали длиннющие, тяжелые, как камни, весла в воду, но кадрига плыла уже и без весел, свободно и охотно, все убыстряя бег, словно бы радовалась своему вновь обретенному умению чувствовать родной берег, возвращаться в родной город, в свой дом. А она? На что она тут, так далеко от родного дома, на что, на что, Настася, Настася? Спрашивала сама себя, называя себя так, как называли ее мама, татусь, а слышалось другое: на что, на что? Спрашивало чужое небо, спрашивали чужие деревья, спрашивали чужие птицы, спрашивали чужие воды, – все вокруг полнилось коротким и безнадежным: «На что? На что, Настася, Настася?»
В последний раз слышала свое имя здесь, над морем, ибо должно было оно утонуть в море навсегда, навеки.
…И названо было море Черным.
Ибрагим
Зеркала были как вода. С блеском глубинным и загадочным. Ибрагим любил зеркала и свое отражение в них. Как в детстве. Тогда он смотрелся в воду. Вода окружала остров Паргу. Маленький Георгис каждый день бегал на берег – встречал отца-рыбака с моря. Глядел на воду, видел свое отражение. Небольшого роста, ладный, востроглазый. Слишком бледнолицый для искони смуглых островитян. Перенял от них бойкость и подвижность.
В конце рамадана умер султан Селим. Умер от болезни почек на пути из Стамбула в Эдирне, в тех самых местах, откуда восемь лет назад выступил против родного отца, султана Баязида Справедливого. Может, носил эту неизлечимую болезнь в себе уже давно и, не имея ни времени, ни надежд на получение престола, расчистил себе путь к власти убийствами своих братьев, их детей, укорочением века самому султану Баязиду. Носил в себе дикую боль, тщетно пытался унять ее опиумом, может, собственной болью мог бы оправдать и свою нечеловеческую жестокость? Жестокость к врагам уже не удивляла никого – все Османы были жестоки. Но к родному и единственному сыну?
Известие о смерти принес в Манису Ферхад-паша, бывший раб родом из Шибеника, грабитель и убийца, любимец Селима и… Сулеймана. Одного очаровал своей зверолютостью, другого быстрым умом, песнями, беседами. За него выдали Сулейманову сестру Сельджук-султанию, принцессу, гордую своей красотой, но и она, так же, как и валиде, была в восхищении от бывшего раба.
Для Османов происхождение никогда много не значило. Только заслуги, верность, преданность и личные достоинства. Кто умел крикнуть громче всех во время штурма вражеской крепости, ударить сильнее всех саблей, растоптать наибольшее количество врагов, растолкать локтями всех вокруг, лезть напролом без стыда и совести, лишь бы только во славу Аллаха и на пользу и услужение султану. Каждый нищий мог стать великим визирем, вчерашний раб – царским зятем. Ведь сказано: «Разве же у них лестница до неба?»
Паша, загоняя коней до смерти, мчал из Эдирне, чтобы принести в Манису весть о смерти султана, прежде чем об этом узнают в Стамбуле. Он торопил Сулеймана: «Быстрее, быстрее!» В столицу, в султанский дворец, пока не проведали янычары, пока стамбульская чернь не выплеснулась на улицы… Сулейман не верил. Султан мог подговорить Ферхад-пашу. Заманить Сулеймана в западню и расправиться.
Ферхад-паша падал на колени, целовал Сулеймановы следы. «Сияние очей моих! Разве бы осмелился раб твой…» Сулейман кривил тонкие губы в усмешке. Слишком много черных теней затемняло сияние самого Ферхад-паши. В царской семье хотел властвовать безраздельно, соперников не терпел. Если перед шах-заде заискивал, то Ибрагима ненавидел открыто. Называл его ржавчиной на сверкающем мече Османов.
Сулейман поцеловал свиток. Взял с собой Ибрагима и Ферхад-пашу. Ибрагима для себя, пашу для янычар. Коней меняли через каждые три часа. Ферхад-паша издевался над Ибрагимом: «Рассыплешься!» – «До твоих похорон доживу!» – «Подумай, кому это говоришь?» – «Я уже подумал». Сулейман не разнимал двух фаворитов. Один – его собственный, другой – всей султанской семьи. Может, ждал, кто кого? Но Ибрагим ждать не мог.
Янычары взвыли, услышав о смерти Селима. Султана звали Явуз Грозный, с ним и они были грозны как никогда прежде. В знак скорби посрывали с голов свои островерхие шапки, свернули походные шатры, бросили их на землю, отказались служить новому султану. Ибо тот признавал только свои книги, выискивая в них мудрость. А мудрость – на конце ятагана. Пусть себе утешается книгами!
Сулейман терпеливо пережидал смуту в придворном войске. Надеялся на Ферхад-пашу? Или на старого Пири Мехмеда? Потом велел открыть сокровищницу и стал щедро раздавать золото и серебро. Янычары притихли. Отпустил домой шесть сотен египтян, взятых в рабство Селимом. Персидским купцам, у которых Селим перед походом против шаха Исмаила забрал имущество и товары, возвратил все и выплатил миллион аспр [8] возмещения. В науку другим и для острастки повесил командующего флотом капудан-пашу Джафер-бега, прозванного Кровопийцей. Никто не знал, что это первая месть Ибрагима. Да и сам капудан-паша не успел догадаться об истинной причине своей смерти. Забыл, как пятнадцать лет назад был привезен на его баштарду худощавый греческий джавуренок со скрипочкой и как, насмехаясь, почесывая лохматую жирную грудь, прячась в тени шелкового шатра на демене, поставил он под солнцем на шаткой палубе мальчонку и велел играть. И тот играл. Может, думал, что и схватили его на берегу только затем, чтобы потешил игрой капудан-пашу? И, пожалуй, надеялся, что его отпустят к папе и маме? «Хорошо играешь, малыш, – сказал Джафер-бег, – и как жаль тебя продавать! Но что я бедный раб всемогущественного и милосердного Аллаха, могу поделать?» И он даже заплакал от растроганности и безысходности. Сказано же: кого волк схватит, того уже в лес не пустит.
Джафер-бег продал маленького Георгиса за пятьдесят дукатов богатой вдове Феррох-хатун из Маниссы. Добрая женщина не только уплатила бешеные деньги за ничтожного греческого мальчугана, она не жалела денег на самых дорогих учителей; и за пять лет Ибрагим (ибо теперь его так звали) словно заново родился на свет. Не узнал бы его уже никто с маленького острова Парги.
Луиджи Грити застал Ибрагима у зеркал. Как бы в угоду Ибрагиму, купец оделся османцем. Богатый халат из золотистой парчи, расшитые золотом зеленые шаровары, белоснежный шелковый тюрбан, под широченными смоляными бровями поблескивают выпуклые глаза. Искривленный, как у султана Мехмеда-Фатиха, нос, густые пышные усы, чернющая борода. Вылитый паша! Они долго смеялись, рассматривая друг друга. Обнялись и расцеловались в надушенные усы. Даже духи каждый подобрал соответственно костюму: у Луиджи восточные, у Ибрагима итальянские, чуточку женственные, чуть ли не от самой Екатерины Сфорца, к советам которой прислушивались все самые вельможные лица Европы.
– В носилках или на конях? – спросил Ибрагим.
– Только верхом! – захохотал Грити, показывая на кривую саблю в драгоценных ножнах, на парчовой перевязи.
Их сопровождало с десяток бостанджиев, готовых на все. Свиту не удивил Ибрагимов вид. Видывали и не такое. Головами отвечали за его целость и неприкосновенность перед самим султаном – вот и все, остальное их не касалось. Грити об охране, казалось, не заботился вовсе. Его охраняли деньги. Мог купить пол-Стамбула. Еще неизвестно, где больше сокровищ, в замке Семи башен или у него.
– Мы забыли взять евнухов, – спохватился Грити.
Ибрагим нервно передернул плечами.
– Зачем? Я не считаю, что такое зрелище украшает настоящего мужчину.
– Не украшает, но служит первым признаком мужчины. Иначе каждому правоверному пришлось бы возить за собой целый гарем. Слишком хлопотно, не так ли?
– Небольшой гарем лучше самых пышных евнухов. Я бы согласился возить даже гарем, только не этих обрубков человечества. Но мой гарем из одних рабынь. Это напоминало бы мне всякий раз о моем собственном положении.
– Не считаете ли вы, мой дорогой, что пора уже вам изменить свое положение хотя бы в гареме? – прищурился Луиджи.
– Я еще слишком мало живу в Стамбуле. Все, кого знал, остались в Маниси.