арабская ночь что это значит
Арабские ночи
Культурное значение «ночи» в Коране отличается от ее значения в западной культуре.
Содержание
День и ночь. Разница восприятия
День весь расчленен; он измеряется и управляется дробными величинами часов; причем каждый час имеет свою характеристику, настойчиво поддерживающую дробление. Одни часы ассоциативно связаны с профессиональными обязанностями, другие — с обедом (это сильное членение, дающее особую окраску часам предобеденным и послеобеденным), иные — с отдыхом. Словом, день очень заземлен, его этапы предназначены регулировать суету, и не способствуют высокому оцепенению. Дневные часы наказывают нас отвратительным ощущением бестолковости, если мы нарушаем и смешиваем их функции; два часа дня и четыре часа — очень разные вещи. Два часа и четыре часа ночи — почти одно и то же. Все ночные часы в равной мере предназначены для сна; сон же представляется нам скорее потребностью, чем обязанностью. Пересилив эту потребность, мы чувствуем себя вправе «искажать лицо ночи» по нашему усмотрению. Ночные часы лишены индивидуальных признаков. Время не продвигается толчками, но сливается в поток, протекание которого неощутимо.
Отсутствие отвлекающих факторов. Как правило, днем у нас есть множество факторов, которые могут отвлечь от работы. Это может быть шум за окном, электронная почта, мессенджеры, звонки, социальные сети, соседи, да всё что угодно. В ночное время преимущественное большинство этих факторов отсутствует. Риск того что вам кто-то напишет и отвлечет от работы, значительно уменьшается. Бодрствуя ночью у нас появляется уникальная возможность оказаться в моменте «Здесь и сейчас», со всеми вытекающими отсюда преференциями.
В Коране
Чтение Корана. Молитвы. Обращение к Богу
(32:15-16) Воистину, доверяют Нашим аятам только те, которые, когда им (проясняют) метод (их понимания), падают ниц, прославляют хвалой своего Господа, и не (проявляют) высокомерия. Они отрывают свои бока от постелей. Они взывают к своему Господу со страхом и надеждой, и расходуют из того, чем Мы их наделили.
Арабская ночь
«Любовь – да возвеличит тебя Аллах – поначалу шутка, но в конце – дело важное. Любовь не порицается религией и не возбраняется Божественным законом, ибо сердца в руках Аллаха, великого, славного, и среди прямо ведомых халифов и правоверных имамов любили многие», – писал Абу Мухаммад Али ибн Ахмад ибн Хазм аль Андалуси, автор средневекового трактата о любви «Ожерелье голубки». Возвышенная любовь, не противоречащая предписаниям ислама, воспевалась арабскими поэтами в удивительной красоты стихотворениях, а простые горожане с замиранием сердца слушали необыкновенные истории о героях древности и их возлюбленных.
Еще со школы мы знаем предание о жестоком царе Шахрияре и юной Шахерезаде, чья мудрость и красота помогли погасить злобу в сердце Шахрияра и пробудить в нём милость и любовь. Сказки, которые по легенде рассказывала Шахерезада царю, вошли в сборник «Тысяча и одна ночь», и сейчас поражающий нас своей разносторонностью и глубиной. Однако мало кто знает о других красивых преданиях, в ярких красках представляющих богатую традицию сказаний о любви на арабском Востоке.
Антара и Абла
В 525 году в племени бану-абс в семье старейшины чернокожая наложница родила мальчика, которого назвали Антара. Антара был сыном рабыни, и никто из абситов не мог предположить, что в этот день на свет появился не жалкий раб, а человек, которому суждено было стать одним из величайших арабских поэтов и воинов, сказания о жизни и деяниях которого будут передаваться из уст в уста, из поколения в поколение.
Арабские племена, как известно, издавна кичились чистотой крови, и у подраставшего чернокожего мальчика, «арабского ворона», было мало шансов когда-нибудь занять почетное место в племенной иерархии. Однако выдающиеся качества Антары, его незаурядное воинское мастерство и храбрость в бою снискали уважение соплеменников, что принесло ему добрую славу и статус свободного человека. Рассказывают, что когда одно из соседних племен напало на бану-абс, отец призвал Антару сражаться, на что тот с презрением ответил: «Рабы не знают, как нападать и как защищаться, они хороши лишь для того, чтобы доить коз и прислуживать своим хозяевам». Тогда его отец сказал: «О, Антара, защити своё племя и будь свободен!». После этих слов Антара вышел на поле боя и переломил ход сражения в пользу абситов.
Антара был влюблен в свою двоюродную сестру Аблу. Как известно, браки такого рода не были запрещены среди арабов. Однако происки Малика, отца Аблы, не желавшего признавать достоинства вчерашнего раба, много раз мешали Антаре воссоединиться с возлюбленной. Только после череды удивительных подвигов, когда и самые твердолобые из соплеменников признали силу и храбрость Антары и стали проявлять к нему уважение, юноша смог жениться на Абле.
«Царь Кайс обратился к виночерпию и сказал:
— Возьми мой кубок и храни его, клянусь Каабой, я не возьму его в руки и не буду слушать никого, пока Абла не станет женой защитника Абс и Аднан, и это затянувшееся дело не решится. Ведь прошли уже месяцы и годы с тех пор, как она обещана Антаре. А я помогу ему, дам ему своих верблюдов и верблюдиц и возьму на себя устройство пира, который продлится семь дней. Возвращайся же к себе, Малик, и начинай свои приготовления, я не приму от тебя больше никаких оправданий.»
На пир Антары съехалось такое множество гостей, что земли бану-абс не могли вместить их всех, и те разбивали свои шатры по окружным горам и долинам. В день свадьбы царь Кайс принял свой кубок у виночерпия, наполнил его вином и сказал:
«О, благородные арабы, судьба явила к нам справедливость и была благосклонна к Антаре ибн Шаддаду, освободив его от гнета рабства и наделив его храбростью, доблестью и щедростью. Клянусь Аллахом, он наш защитник и наш фарис (прим. автора: богатырь, витязь), и благодаря ему наши земли многолюдны и богаты!»
Такова история Антары, заслужившего своё право на счастье с любимой своим острым мечом и безукоризненной верностью племени. Храбрость, сила, верность своему слову, находчивость арабского витязя преодолевают предубеждения соплеменников и доказывают, что достоинства человека не могут измеряться лишь его происхождением. Народный роман «Деяния Антары», по легенде собранный в целостное произведение филологом VIII века аль-Асмаи, в восточных изданиях занимает более 32 томов. В 1968 году Главная редакция восточной литературы издательства «Наука» АН СССР опубликовала сокращенный прозаический русский перевод И. Фильштинского и Б. Шидфар под заглавием «Жизнь и подвиги Антары», отрывки из которого цитируются в данной статье.
Совсем иной тип любви рисует красивая история Меджнуна и Лейли.
Меджнун и Лейли
«Нет повести печальнее на свете…»
Давным-давно в одном из племен бескрайней Аравии жил юноша по имени Кейс ибн аль-Мулаввах ибн Музахим. С ранних лет он любил девушку из соседнего племени, которую звали Лейли аль-Амирийя.
Лейли играла с солнцем, как дитя,
Лучами подбородок золотя.
Сдержать восторга люди не могли,
Взглянув, как солнцевеет лик Лейли
Молодой Кейс не мог устоять перед чарами Лейли. Имея душу возвышенную и чувствительную, Кейс стал сочинять стихи, в которых воспевал неземную красоту своей возлюбленной и её достоинства.
Став пленником любви, попав в силки,
Не находя спасенья от тоски,
Одной любимой он принадлежал
И без нее не жил и не дышал.
Так скачет конь у бездны на краю,
Погибель не предчувствуя свою.
И Кейса те, чей немощен скакун,
Теперь с усмешкой стали звать: «Меджнун!»
Меджнун – значит «безумец», «сведенный с ума». Скоро даже друзья стали называть Кейса за глаза Меджнуном. И поэтому, когда отец Меджнуна отправился сватать Лейли, он получил решительный отказ – отец Лейли не хотел запятнать честь своего рода, выдав дочь за безумца.
В отчаянии Кейс бежал от родного племени в пустыню. Слагая газели о возлюбленной, он бродил по пустыне в окружении покорных ему зверей и записывал палкой на песке сочиненные им стихи. А Лейли против собственной воли была выдана за богатого жениха Ибн-Саляма.
В разлуке друг с другом влюбленные не прожили долго. Разлученная с Меджнуном, вскоре после смерти мужа умерла Лейли. Когда Меджнун узнал об этом, убитый горем, он пришел на могилу Лейли.
Тебя я заклинаю, о Аллах,
Величьем сил в надзвездных небесах.
Молю, от мук меня освободи,
К возлюбленной невесте приведи.
Избавь от жизни тягостной земной,
Дорогой трудной в мир веди иной!
Когда Меджнун умер на могиле Лейли, а весть об этом дошла до родных племен возлюбленных, те поняли, как жестоко ошиблись, осмеяв Кейса и разлучив пару. Придя на место их упокоения, они собрали прах Кейса…
И рядом с той могилой погребли,
Где вечным сном спала его Лейли.
Исчезло осужденье навсегда, —
Им в мире спать до Страшного суда.
Покоиться в обители одной,
В тишайшей колыбели земляной.
А в память об ушедших, говорят,
Вокруг могил чудесный вырос сад.
Одна из самых красивых версий этой чудесной истории дошла до нас в обработке Низами Гянджеви, средневекового персидского поэта, чьё произведение «Меджнун и Лейла» в переводе на русский язык и цитируется в нашей статье. Некоторые шекспироведы утверждают, что именно перевод Низами был взят английским драматургом за основу трагедии «Ромео и Джульетта». Нельзя сказать наверняка, правда это или нет, но бесспорной истиной является то, что история Меджнуна и Лейлы демонстрирует читателю силу великой любви, пережившей столетия и поныне поражающей воображение потомков преданностью любящего мужчины своей возлюбленной и чистотой их отношений.
Города и песни. 4. Аграба
См. также «Личный сводный пост хешмоба «Города и песни» (все активные ссылки открываются в новом окне)
3D-рендер Аграбы взят здесь.
В этом городе мечтает побывать каждая девочка. Особенно та, которая желает хоть на минуточку почувствовать себя принцессой. И ещё та, которая очень хочет повстречать прекрасного принца на белом слоне коне.
Даже если вам немного за тридцать.
Солнце всем на планете одинаково светит
И принцессе, и простой проводнице.» (с)
Арабская ночь в Аграбе. Кадр из полнометражного мультфильма «Aladdin» (1992; Walt Disney Pictures).
Мавзолей Мумтаз Махал в Агре, Индия
Во-вторых, о Тадж-Махале и несчастной прекрасной счастливой (ненужное зачеркнуть) красавице Арджуман Бену Бегам, которую после замужества стали величать Мумтаз Махал, я уже рассказывала. И о дяде её рассказывала, и даже о тёще её дяди. Вот такой у меня сундук со сказками: есть в нём и то, что было, и то, что будет, и чем душу успокоить.
И конечно же, так в очередной раз совпало, что именно в эти дни я отмечаю 25 26 лет, как я с этим Аладдином:
Он сам до сих пор в шоке.
А 25-летие я отмечала в прошлом году с художественным ремейком данного мультфильма, который мне тоже очень понравился. Там вообще шикарный Аладдин! но я уже к сожалению или к счастью стала на 26 лет старше, поэтому совесть заключила мое приличие в такие рамки, которые не позволяют прилюдно восхищаться молоденькими мальчиками.
Кадр из фильма «Aladdin» (США, 2019). В главной роли египетский актёр Мена Массуд.
Но сначала очень серьезно поговорим об одной проблемке. Есть такие русскоязычные пЕсатели, которые пишут целые статьи на тему «Прототип города Аграбы в мультике про Аладдина». Ладно бы они предоставляли хоть какие-то достоверные факты, выраженные английским языком, но они же всегда в первую очередь прикрываются вот этой надписью, сделанной в общественном месте на русском языке:
Добрый путник, войди
В славный город Багдад.
На самом деле в песне «Арабская ночь», которая звучит в самом первом диснеевском мультфильме про Аладдина, нет таких слов. В оригинальном тексте нет ни одного топонима: есть только ночь, арабский восток, верблюды, рынок. но он стопудово касается сказочной мультяшной Аграбы, а не реального Багдада.
Сравниваем со старыми русскоязычными вариантами той же песни, которые, как я понимаю, звучали в разных мультфильмах цикла об Аладдине. А потом сравниваем с новыми вариантами, которые размещу ниже:
Сейчас мне совершенно некогда заниматься сравнительным анализом, потому что у нас тут уже настали такие дни, которые горячи, как арабские ночи, а мой аладдин куда-то упёр ковер-самолет, так что приходится сидеть дома и ждать его со скалкой. Хотя для горячих пирожков сейчас тоже не самое лучшее время, но в июне я пекла клубничный пирог с шоколадом, а в июле буду печь шоколадный пирог без клубники. Пока ещё не планировала свой август, но что-то мне подсказывает, что он будет самым горячим из всех летних месяцев (не забыть проверить силиконовые формочки!). К тому же, вчера кем-то случайно вызванный джинн принёс мне совершенно замечательные нектарины, и я пустилась во все тяжкие раздумья: замутить джем с джинном, подсыпав туда горячих восточных пряностей, о которых поётся в песне про арабскую ночь, или дождаться всё-таки аладдина и нажарить с ним. хрустящих белорусских драников.
Так, о чем это я. Ах да! Та же самая оригинальная песня в исполнении Уилла Смита, который блистательно сыграл Джинна в новой версии:
Та же песня для русскоязычной версии фильма в исполнении Алексея Чумакова. Как по мне, так оба современных варианта отличные!
И что бы мы делали, если бы не было таких сказок? Правильно: погрязли бы в жёсткой эротике. А так хоть есть надежда на красивую романтичную прелюдию с песнями, танцами, прогулками при луне и душевными разговорами. Я желаю вам, девочки, чтобы ваши аладдины никогда об этом не забывали и чтобы мы с вами хоть на часик, хоть на 5 минуточек. хоть иногда возвращались в наш славный город женских мечтаний, снов и желаний!
Сладких вам марципанов!
P.S. Песню «A Whole New World» я предпочитаю слушать только в оригинальном и самом первом исполнении.
. запасные выходы джем из нектаринов с пряностями у меня здесь,
драники здесь,
марокканский мятный чай здесь,
летние холодники тут, тут и там.
Тысяча и одна ночь
Сказки Тысячи и Одной Ночи (перс. هزار و يك شب hezār o yek šab; араб. كتاب ألف ليلة وليلة kitāb ‘alf layla wa layla) — памятник средневековой арабской и персидской литературы, собрание рассказов, обрамленное историей о персидском царе Шахрияре и его жене по имени Шахразада (Шахерезада).
Содержание
История создания
Вопрос о происхождении и развитии «1001 ночи» не выяснен полностью до настоящего времени. Попытки искать прародину этого сборника в Индии, делавшиеся его первыми исследователями, пока не получили достаточного обоснования. Прообразом «Ночей» на арабской почве был, вероятно, сделанный в X в. перевод персидского сборника «Хезар-Эфсане» (Тысяча сказок). Перевод этот, носивший название «Тысяча ночей» или «Тысяча одна ночь», был, как свидетельствуют арабские писатели того времени, очень популярен в столице восточного халифата, в Багдаде. Судить о характере его мы не можем, так как до нас дошёл лишь обрамляющий его рассказ, совпадающий с рамкой «1001 ночи». В эту удобную рамку вставлялись в разное время различные рассказы, иногда — целые циклы рассказов, в свою очередь обрамленные, как например «Сказка о горбуне», «Носильщик и три девушки» и другие. Отдельные сказки сборника, до включения их в писанный текст, существовали часто самостоятельно, иногда в более распространенной форме. Можно с большим основанием предполагать, что первыми редакторами текста сказок были профессиональные рассказчики, заимствовавшие свой материал прямо из устных источников; под диктовку рассказчиков сказки записывались книгопродавцами, стремившимися удовлетворить спрос на рукописи «1001 ночи».
Гипотеза Хаммер-Пургшталя
При исследовании вопроса о происхождении и составе сборника европейские учёные расходились в двух направлениях. Й. фон Хаммер-Пургшталь стоял за их индийское и персидское происхождение, ссылаясь на слова Мас’удия и библиографа Надима (до 987 года), что староперсидский сборник «Хезâр-эфсâне» («Тысяча сказок»), происхождения не то ещё ахеменидского, не то аршакидского и сасанидского, был переведен лучшими арабскими литераторами при Аббасидах на арабский язык и известен под именем «1001 ночи». По теории Хаммера, перевод персидского «Хезâр-эфсâне», постоянно переписываемый, разрастался и принимал, ещё при Аббасидах, в свою удобную рамку новые наслоения и новые прибавки, большей частью из других аналогичных индийско-персидских сборников (среди которых, например, «Синдбâдова книга») или даже из произведений греческих; когда центр арабского литературного процветания перенесся в XII—XIII века из Азии в Египет, 1001 ночь усиленно переписывалась там и под пером новых переписчиков опять получала новые наслоения: группу рассказов о славных минувших временах халифата с центральной фигурой халифа Гаруна ар-Рашида (786—809), а несколько позже — свои местные рассказы из периода египетской династии вторых мамелюков (так называемых черкесских или борджитских). Когда завоевание Египта османами подорвало арабскую интеллектуальную жизнь и литературу, то «1001 ночь», по мнению Хаммера, перестала разрастаться и сохранилась уже в том виде, в каком её застало османское завоевание.
Гипотеза де Саси
Гипотеза Лэйна
Последующие учёные постарались примирить оба взгляда; особенно важным в этом отношении оказался авторитет Эдварда Лэйна (E. W. Lane), известного знатока этнографии Египта. В соображениях о позднем времени сложения «1001 ночи» на позднеарабской почве индивидуальным, единоличным писателем Лэйн пошёл ещё дальше, чем де Саси: из упоминания о мечети Адилийе, построенной в 1501 году, иногда о кофе, один раз о табаке, также об огнестрельном оружии Лэйн заключал, что «1001 ночь» начата была в конце XV века и закончена в 1-й четверти XVI века; последние, заключительные фрагменты могли быть присоединены к сборнику даже при османах, в XVI и XVII вв. Язык и стиль «1001 ночи», по Лэйну, — обыкновенный стиль грамотного, но не слишком учёного египтянина XV—XVI века; условия жизни, описанной в «1001 ночи», специально египетские; топография городов, хотя бы они были названы персидскими, месопотамскими и сирийскими именами, есть обстоятельная топография Каира поздней мамелюкской эпохи. В литературной обработке «1001 ночи» Лэйн усматривал такую замечательную однородность и выдержанность позднего египетского колорита, что не допускал вековой постепенности сложения и признавал только одного, максимум, двух составителей (второй мог окончить сборник), которые — или который — в течение недолгого времени, между XV—XVI веками, в Каире, при мамелюкском дворе, и скомпилировал «1001 ночь». Компилятор, по Лэйну, имел в своем распоряжении арабский перевод «Хезâр-эфсâне», сохранившийся с X до XV века в своём старинном виде, и взял оттуда заглавие, рамку и, быть может, даже некоторые сказки; пользовался он также и другими сборниками персидского происхождения (сравни повесть о летательном коне) и индийского («Джильâд и Шимâс»), арабскими воинственными романами времен крестоносцев (Царь Омар-Номâн), наставительными (Мудрая дева Таваддода), мнимо-историческими Повестями о Гаруне ар-Рашиде, специально-историческими арабскими сочинениями (особенно теми, где есть богатый анекдотический элемент), полунаучными арабскими географиями и космографиями (Путешествия Синдбада и космографию Казвиния), устными юмористическими народными побасенками и т. д. Все эти разнородные и разновременные материалы египетский составитель XV—XVI веков скомпилировал и тщательно обработал; переписчики XVII—XVIII веков внесли в его редакций только несколько изменений.
Воззрение Лэйна считалось в учёном мире общепринятым до 80-х годов XIX в. Правда, и тогда статьи де-Гуе (M. J. de Goeje) закрепляли, с слабыми поправками по вопросу о критериях, старый Лэйновский взгляд на компиляцию «1001 ночи» в мамелюкскую эпоху (после 1450 г., по де-Гуе) единоличным составителем, да и новый английский переводчик (впервые не побоявшийся упрёка в скабрёзности) Дж. Пэйн (J. Payne) не отступил от теории Лэйна; но тогда же, с новыми переводами «1001 ночи», начались и новые исследования. Ещё в 1839 г. X. Торренсом (H. Torrens, «Athenaeum», 1839, 622) была приведена цитата из историка XIII века ибн-Саида (1208—1286), где о некоторых приукрашенных народных рассказах (в Египте) говорится, что они напоминают собой «1001 ночь». Теперь на те же слова и он Саида обратил внимание неподписавшийся автор критики [1] на новые переводы Пэйна и Бёртона (R. F. Burton).
По основательному замечанию автора, многие культурно-исторические намёки и другие данные, на основании которых Лэйн (а за ним Пэйн) отнёс составление «1001 ночи» к XV—XVI векам, объясняются как обычная интерполяция новейших переписчиков, а нравы на Востоке не так быстро меняются, чтоб по их описанию можно было безошибочно отличить какой-нибудь век от одного—двух предыдущих: «1001 ночь» могла поэтому быть скомпилирована ещё в XIII веке, и недаром цирюльник в «Сказке о горбуне» начертывает гороскоп для 1255 года; впрочем, в течение двух следующих веков переписчики могли внести в готовую «1001 ночь» новые дополнения. А. Мюллер [2] справедливо заметил, что если по указанию ибн-Саида «1001 ночь» существовала в Египте в XIII в., а к XV веку, по довольно прозрачному указанию Абуль-Махâсына, успела уж получить свои новейшие наращения, то для прочных, правильных суждений о ней необходимо прежде всего выделить эти позднейшие наращения и восстановить, таким образом, ту форму, какую имела «1001 ночь» в XIII веке Для этого нужно сличить все списки «1001 ночи» и отбросить неодинаковые их части как наслоения XIV—XV веков. Обстоятельно такую работу произвели X. Зотенберг [3] и Рич. Бёртон в послесловии к своему переводу, 1886—1888; краткий и содержательный обзор рукописей есть теперь и у Шовена (V. Chauvin) в «Bibliographie arabe», 1900, т. IV ; сам Мюллер в своей статье также сделал посильное сличение.
Оказалось, что в разных списках одинакова преимущественно первая часть сборника, но что в ней, пожалуй, вовсе нельзя найти тем египетских; преобладают повести о багдадских Аббасидах (особенно о Гаруне), да ещё есть в небольшом количестве индийско-персидские сказки; отсюда следовал вывод, что в Египет попал уже большой готовый сборник сказок, составившийся в Багдаде, вероятно, в Х веке и сосредоточенный по содержанию вокруг идеализированной личности халифа Гарун Аль-Рашида; эти сказки были втиснуты в рамку неполного арабского перевода «Хезâр-эфсâне», который был сделан в IX веке и ещё при Мас’удии был известен под именем «1001 ночи»; значит, создана она, как думал Хаммер — не одним автором сразу, а многими, постепенно, в течение веков, но главный её составной элемент — национальный арабский; персидского мало. На почти такую же точку зрения стал араб А. Сальхâний [4] ; кроме того, основываясь на словах Надима, что араб Джахшиярий (багдадец, вероятно, X века) тоже взялся за составление сборника «1000 ночей», куда вошли избранные персидские, греческие, арабские и другие сказки, Сальхâний высказывает убеждение, что труд Джахшиярия и есть первая арабская редакция «1001 ночи», которая затем, постоянно переписываемая, особенно в Египте, значительно увеличилась в объёме. В том же 1888 году Нёльдеке [5] указал, что даже историко-психологические основания заставляют в одних сказках «1001 ночи» видеть египетское происхождение, а в других — багдадское.
Гипотеза Эструпа
Содержание
Столкнувшись с неверностью первой жены, Шахземан казнил ее и отправился к своему брату Шахрияру поделиться горем. Однако жена брата оказалась ещё более распутной, чем жена Шахземана. А вскоре братья встретили женщину, которая носила ожерелье из 570 перстеней. Столько раз она изменила своему мужу-джинну прямо в его присутствии, пока тот спал. Братья вернулись домой к Шахрияру и казнили его жену и наложниц. С тех пор, поняв, что все женщины распутны, Шахрияр каждый день берёт новую жену и казнит её на рассвете следующего дня. Однако этот страшный порядок нарушается, когда он женится на Шахерезаде — мудрой дочери своего визиря. Каждую ночь она рассказывает увлекательную историю и прерывает рассказ «на самом интересном месте, после чего ложились вместе спать» — и царь не в силах отказаться услышать окончание истории. Каждое утро он думает: «Казнить её я смогу и завтра, а этой ночью услышу окончание истории». Так продолжается тысяча и одна ночь. По их прошествии Шахерезада пришла к мужу с тремя сыновьями, рождёнными за это время, «один из которых ходил, другой ползал, а третий сосал грудь». Во имя них Шахерезада попросила мужа не казнить её. На что Шахрияр сказал, что помиловал её ещё раньше, до появления детей, потому что она чиста, целомудренна и богобоязненна.
Сказки Шахразады могут быть разбиты на три основные группы, которые условно можно назвать сказками героическими, авантюрными и плутовскими.
Героические сказки
К группе героических сказок относятся фантастические повести, вероятно составляющие древнейшее ядро «Тысячи и одной ночи» и восходящие некоторыми своими чертами к ее персидскому прототипу «Хезар-Эфсане», а также длинные рыцарские романы эпического характера. Стиль этих повестей — торжественный и несколько мрачный; главными действующими лицами в них обычно являются цари и их вельможи. В некоторых сказках этой группы, как например в повести о мудрой деве Такаддул, отчетливо видна дидактическая тенденция. В литературном отношении героические повести обработаны более тщательно, чем другие; обороты народной речи из них изгнаны, стихотворные вставки — по большей части цитаты из классических арабских поэтов — наоборот, обильны. К «придворным» сказкам относятся, например, «Камар-аз-Заман и Будур», «Бадр Басим и Джаухар», «Повесть о царе Омаре ибн-ан-Нумане», «Аджиб и Гариб» и некоторые другие.
Авантюрные сказки
Иные настроения находим мы в «авантюрных» новеллах, возникших, вероятно, в торговой и ремесленной среде. Цари и султаны выступают в них не как существа высшего порядка, а как самые обыкновенные люди; излюбленным типом правителя является знаменитый Харун ар-Рашид, правивший с 786 по 809 год, то есть значительно раньше, чем приняли свою окончательную форму сказки Шахерезады. Упоминания о халифе Харуне и его столице Багдаде не могут поэтому служить основой для датировки «Ночей». Подлинный Харун ар-Рашид был очень мало похож на доброго, великодушного государя из «Тысячи и одной ночи», а сказки, в которых он участвует, судя по их языку, стилю и встречающимся в них бытовым подробностям, могли сложиться только в Египте. По содержанию большинство «авантюрных» сказок — типичные городские фабльо. Это чаще всего любовные истории, героями которых являются богатые купцы, почти всегда обречённые быть пассивными исполнителями хитроумных планов своих возлюбленных. Последним в сказках этого типа обычно принадлежит первенствующая роль — черта, резко отличающая «авантюрные» повести от «героических». Типичными для этой группы сказок являются: «Повесть об Абу-ль-Хасане из Омана», «Абу-ль-Хасан Хорасанец», «Нима и Нум», «Любящий и любимый», «Аладдин и волшебная лампа».
Плутовские сказки
«Плутовские» сказки натуралистически рисуют жизнь городской бедноты и деклассированных элементов. Героями их обычно являются ловкие мошенники и плуты — как мужчины, так и женщины, например, бессмертные в арабской сказочной литературе Али Зибак и Далила-хитрица. В этих сказках нет и следа почтения к высшим сословиям; наоборот, «плутовские» сказки полны насмешливых выпадов против представителей власти и духовных лиц. Язык «плутовских» повестей близок к разговорному; стихотворных отрывков, малопонятных неискушенным в литературе читателям, в них почти нет. Герои плутовских сказок отличаются мужеством и предприимчивостью и представляют разительный контраст с изнеженными гаремной жизнью и бездельем героями «авантюрных» сказок. Кроме рассказов об Али Зибаке и Далиле, к плутовским сказкам относятся великолепная повесть о Маруфе-башмачнике, сказка о рыбаке (по имени) Халифа, стоящая на грани между рассказами «авантюрного» и «плутовского» типа, и некоторые другие повести.
Издания текста
— неполное первое калькуттское (1814-1818), полное второе калькуттское В. Макнотена (1839—1842), булакское (1835; часто переиздаваемое), бреславльское (совр. Вроцлав в Польше) М. Хабихта и Г. Флейшера (1825—1843), очищенное от скабрезностей бейрутское (1880—1882), ещё более очищенное бейрутское-иезуитское, очень изящное и дешевое (1888—1890). Тексты изданы с рукописей, значительно отличающихся одна от другой, да и не весь ещё рукописный материал издан. Обзор содержания рукописей (старейшая — Галлановская, между 1425 и 1537 гг.) см. у Зотенберга, Бёртона, а вкратце — у Шовена («Bibliogr. arabe»). В 1984-1995 гг. в Лейдене вышло принципиально новое издание Мухсина Махди по старейшим рукописям, в том числе Галлановской.
Переводы
В Европе впервые цикл получил известность благодаря неполному французскому переводу Антуана Галлана (издан в 1704—1717).
Старейший французский неполный — А. Галлана (1704—1718), который был в свою очередь переведён на все языки; он не буквален, и переделан согласно вкусам двора Людовика XIV: научные переиздания — Лоазлера де’Лоншана 1838 г. и Бурдена 1838—1840 г. Он был продолжен Казоттом и Шависом (1784—1793) в том же духе. С 1899 г. издавался буквальный (с булакского текста) и не считающийся с европейскими приличиями перевод Ж. Мардрю. Немецкие переводы делались сперва по Галлану и Казотту; общий свод с некоторыми дополнениями по арабскому оригиналу дали Хабихт, Хаген и Шалль (1824—1825; 6-е издание, 1881) и, по-видимому, Кёниг (1869); с арабского — Г. Вейль (1837—1842; 3-е исправленное издание 1866—1867; 5-е издание, 1889) и, полнее, со всевозможных текстов, М. Хеннинг (в дешёвой Рекламовской «Библиотеки классиков», 1895—1900); неприличия в немецком переводе удалены.